Обмякнув всем телом, К-в полустоял в давке, закрыв глаза и его приятно покачивало из стороны в сторону - лишь однажды он неожиданно вышел из этого состояния, когда толстая кондукторша отпихнула его своим брюхом к ледяному поручню лицом - тогда он потёр щёку и недовольно уставился на объявление, наклееное чуть выше уровня его глаз над окном, которое сулило всевозможные радости не только водителям автобуса, ноК-в всем телом повис на ремне. [MORE] Два месяца назад он говорил мужчине, подсевшему на 9 этаже и видимо работавшему в офисе одного из объединений, занимавших девятый этаж офисного здания, где К-в состоял управляющим на 14 этаже в одной из строительных контор, что ремни в автобусах созданы, чтобы вешать котов или маленьких детей - так и сказал "детей". Что держаться за них бессмысленно, так как при резком - или даже он заметил - экстренном торможении всё равно упадёшь или неуклюже повиснешь на ремне, своей задницей заехав в сидящего поблизости пассажира. Но теперь он кажется разобрался в назначении ремней: когда очень хочется спать, особенно с утра, то начинаешь использовать каждую секунду и минуту, чтобы закрыть глаза и если не поспать, то хотя бы не видеть назойливый свет. Неудивительно, что он понял это сегодня, когда ехал на работу с температурой и в отвратительном состоянии озноба и головокружения. Обмякнув всем телом, К-в полустоял в давке, закрыв глаза и его приятно покачивало из стороны в сторону - лишь однажды он неожиданно вышел из этого состояния, когда толстая кондукторша отпихнула его своим брюхом к ледяному поручню лицом - тогда он потёр щёку и недовольно уставился на объявление, наклееное чуть выше уровня его глаз над окном, которое сулило всевозможные радости не только водителям автобуса, но и - что удивительно - их ученикам. Такая наглая ложь показалась К-в чем-то отвратительным - как будто на его глазах у ребёнка отняли воздушный шарик и прокололи булавкой. К-в глянул рассеянно на часы и снова повис на ремне, который ещё недавно называл висилицей для котов.
Прошло только два месяца с того дня, когда он высунул голову в окно поезда Москва-Р. и увидел здание Р-го вокзала, возведённое в начале ХХ века неизвестным архитектором в популярном тогда стиле модерн. К-в хорошо помнил, как выходя на платформу и щурясь от дневного света, подумал, что начинается нечто новое в его жизни - и даже нечто похожее на ком подкатило к его горлу - правда уже потом он решил, что это пищеводная грыжа давала о себе знать после отвратительного ужина, которым его накормил его попутчик Геннадий. К-в приехал в Р. по желанию отца, который собирался на время годовой отлучки сына сдать его жильё в центре Москвы и расплатиться с долгами семьи. К-в пробовал сопротивляться в силу привычки жить вблизи от культурных и финансовых центров, но не имея ни жены, ни детей он, конечно, не мог иметь сколько либо весомых аргументов против поездки, тем более, что эти долги семьи лежали и на нём весомым грузом и не позволяли ему уехать к двоюродному брату в Германию. Тогда, придя домой после футбольного матча, который он смотрел в баре напротив своего дома, он решил, что один год пройдёт быстро - тут он убеждал себя тем, что ровно год назад он попал в аварию и лежал в институте скорой помощи под капельницей - ему казалось это было максимум три месяца назад - однако прошёл действительно год. "И этот год пройдёт так же быстро и я вернусь в Москву" - подумал он и через минуту уже звонил отцу. И вот уже два месяца он живёт в Р. - славном городе на берегу реки, окружённом пышными лесами и воинскими частями, проявившими себя с лучшей стороны в южных войнах. И каждый день он едет на работу на автобусе №23, который собирает жителей всего пригорода и отвозит их в центр города, где располагаются все социально значимые объекты в городе, как то: городская администрация с ожиревшим мэром в кабинете за столом под триколором, рынком, магазинами, кинотеатром и главным сквером. Там же и стоит 20 этажная башня - гордость мэра и города Р., где на 14 этаже трудится К-в: тот самый человек, который сейчас широко открыл глаза, глядя в окно удивлённо и настороженно.
Автобус поъезжал должно быть к остановке, но ещё издали заметив на ней огромную толпу людей пассажиры надеялись, что поскольку салон и так полон, то водитель проедет мимо, разведя руками и выпятив губы. Однако теперь всем, даже проснувшемуся К-ву стало очевидно, что автобус остановится - точнее он уже остановился и открыл двери. Первым на подножку встал военный и громко крикнул: "Проходите там в центр - там же всё свободно!" Удивлённые старики, которые стояли в центре и уже хрустели от давки своими артритными костями, попытались сдвинуться ещё сильнее. Тут на военного сзади насела ещё бойкая старуха с внуком лет восьми. Она ткнула внука лицом в бок военному и пропихнула его между К-в и поручнем, а сама встала на самую нижнюю ступеньку. Люди, обступившие вход на заднюю площадку, начали прорываться в автобус пользуясь тем, что сидящие сзади школьники попадали друг на друга и на сидящих на креслах людей. Огромный толстяк открыл окно и сунул туда голову, обильно вспотевшую и щетинистую, в результате чего в автобусе освободилось ещё несколько кубических сантиметров, - и пенсионер Ерофеев сумел просунуть на верхнюю подножку свои лыжи, сам при этом оставшись на нижней. Кто-то на передней подножке зашёл в кабину водителя и сел на журнал Стрип прямо на прелести одной из моделей. Водитель вырвал журнал из под задницы обнаглевшего пассажира и попытался объяснить тому, что находиться в кабине водителя согласно правилам может только водитель или лицо уполномоченное водителем. Но в поднявшнемся шуме услышать что-то было ровным счётом невозможно и оставалось лишь махнуть рукой. На задней площадке тем временем произошло нечто вовсе недопустимое: пенсионерка, стоящая на самой нижней подножке положила свои саженцы прямо на плечи людей сверху. Таким образом они поместились в автобусе, но очень мешали людям ветками, царапая их шеи и скулы. Последним кто вошёл в автобус был молодой парень в спортивном костюме - он повис на дверях, и когда они закрылись оказался внутри салона, правда придавив окончательно военного и К-ва, который теперь уже не думал о дремоте и лишь втягивал в себя живот, потому что ребёнок, уткнувшийся в него снизу головой все время егозил и старался устроиться поудобнее, чем очень мешал К-ву. Автобус тронулся и кондукторша встала с передней площадки и поплыла по салону к задней, вереща и завывая. По мере её продвижения люди стонали и плакали от боли, но её жирное брюхо в форменном фартуке не знало пощады. Кто-то крикнул, что у него разошлись швы. Один дед даже ударил кондукторшу волосатым кулаком по плечу наотмашь, но та только ещё сильнее пихнула его животом отчего он надавил на женщину с большой сумкой, а та в свою очередь насела на стоящего у окна толстяка, который от этого ещё сильнее высунул голову в окно и уже жалел об этой своей затее, потому что холодный октябрьский ветер со снегом уже жёг его уши и въедался в глаза. К тому же он боялся задеть фуры, проносящиеся по встречной полосе со свистом и грохотом. Когда кондукторша вышла на линию "мальчик, его бабушка, К-в и военный", автобус поровнялся с фурой на светофоре и тяжело пыхтя остановился. Кондукторше явно не удавалось протиснуться, но она не оставляла попыток, повторяя К-ву и военному: "Не занимайте проход, пропустите!" Военный видимо привыкший подчиняться, решил не отступать назад, потому что сзади уже стонали грешники с задней подножки, примыкавшие к дверям, а надавить вперёд на К-в. То ли спасая мальчика, то ли спасаясь сам К-в, который уже не чувствовал ни рук ни ног неожиданно начал сопротивляться. Однако силы были слишком неравны, и когда автобус тронулся со светофора, К-в уже был оттиснён к старикам в центре автобуса. Между тем люди начинали жать на кнопку, чтобы водитель остановился. В том шуме, который стоял звонка даже не было слышно. Кто-то стоящий рядом с водителем бил кулаком по приборной доске от чего сувениры и газеты над ней начинали подпрыгивать и звенеть. Но водитель или не замечал или не хотел замечать того, что происходило в салоне, и, если считать голову толстяка, вне его.
Через несколько секунд К-в понял, что потерял свою сумку и что карманы его плаща оборваны. Обувь свою он не видел, но судя по хлюпающей в ботинках воде он понял, что там тоже не всё в порядке. Надо было спасаться, потому что лыжная палка не понятно откуда взявшаяся, больно врезалась ему в правый бок, который болел так, что у К-ва искры сыпались из глаз, а ветка от саженца норовила угодить в глаз и уже исцарапала ему всё лицо. Он прикинул, что до следующей остановки хода ещё минут пять-семь. "Это слишком долго. Надо выбираться." Собрав в кулак последние силы, К-в отодвинул от себя чей-то локоть и повторяя "разрешите", стал пробираться к большому стеклу, которое являлось и аварийным выходом. Наступая на сумки, стоящие на полу, К-в удалось наконец добраться до окна. Конечно, его несколько раз ударили и даже ущипнули за руку, но он от холода и ужаса уже не чувствовал боли. Когда автобус встал у железнодорожного переезда, К-в вцепился большим побелевшим пальцем в кольцо и дёрнул его что есть силы - шнур не без труда отошёл от рамы и ткнув стекло плечом, К-в выдавил его вовне. Порыв холодного ветра ворвался в автобус - люди не сразу сообразили, что случилось, потому что никто и не старался ничего увидеть или услышать - все были заняты или ссорами, или приперательством с кондукторшей, или тем, что уткнулись в спины соседей и молчаливо пережидали боль. Лишь один старичок, стоящий спиной к К-ву обернулся и сказал: "Давно пора, давно пора!" - и заговорщицки подмигнул освобождая руку из чьего-то пальто. К-в не медля ни мгоновения перебросил с величайшим трудом занемевшие ноги на волю, на улицу и сел на окно, переводя дух. Теперь оставалось только спрыгнуть вниз - однако его заметил в зеркало заднего вида водитель и К-в увидел, как у того округлились глаза. Через секунду он уже выходил из кабины что-то крича. Но К-в его не слышал, так как уже переваливаясь с ноги на ногу бежал прочь, не оборачиваясь и превозмогая боль во всём теле. Он совершенно не думал, куда бежит. Через минуту ноги его стали заплетаться, и он в изнеможении рухнул в заснеженную кучу опавших листьев на обочине. Несколько секунд он лежал без движения, тяжело сопя и чувствуя только тупую и назойливую боль в животе и в боку. Наконец, он забылся с каким-то озабоченным выражением на лице и уже больше не просыпался.
|
