ничегоне даст - официант просто не примет мой заказ.Автор - Роберт Силверберг
И меня признали виновным, приговорили к невидимости надвенадцать месяцев, начиная с одиннадцатого мая года Благодарения, иотвели в темную комнату в подвале суда, где мне, перед тем каквыпустить, должны были поставить клеймо на лоб. Операцией занималисьдва государственных наемника. Один швырнул меня на стул, другой занеснадо мной клеймо.
-Это совершенно безболезненно, - заверил громила сквадратной челюстью и
отпечатал клеймо на моем лбу. Меня пронзилледяной холод, и на этом все
кончилось.
- Что теперь? - спросил я.
Номне не ответили; они отвернулись от меня и молча вышли из комнаты. Я мог уйти или остаться здесь и сгнить заживо - как захочу. Никто незаговорит со мной, не взглянет на меня второй раз, увидев знак на лбу.Я был невидим. Следует сразу оговориться: моя невидимость сугубометафорична. Я по-прежнему обладал телесной оболочкой. Люди могли~видеть меня - но не имели ~права~. Абсурдное наказание, скажете вы?Возможно. Но и преступление было абсурдным: холодность, нежеланиеотвести душу перед ближним. Я был четырехкратным нарушителем, чтокаралось годичным наказанием. В должное время прозвучала под присягойжалоба, состоялся суд, наложено клеймо. И
я стал невидим. Я вышелнаружу, в мир тепла. Только что прошел полуденный дождь. Улицы подсыхали, воздух был напоен запахом свежей зелени. Мужчины и женщиныспешили по своим делам. Я шел среди них, но меня никто не замечал.Наказание за разговор с невидимкой - невидимость на срок от месяца догода и более, в зависимости от тяжести нарушения. Интересно, все ли такстрого придерживаются закона? Я ступил в шахту лифта и вознесся вближайший из Висячих садов. То был Одиннадцатый, сад кактусов; ихпричудливые формы как нельзя лучше соответствовали моему настроению. Я вышел на площадку, приблизился к кассе, намереваясь купить входнойжетон, и предстал перед розовощекой, пустоглазой женщиной. Я выложилперед ней монету. В ее глазах мелькнуло подобие испуга и тут же исчезло.
- Один жетон, пожалуйста, - сказал я. Никакого ответа. За мнойобразовалась очередь. Я повторил просьбу. Женщина беспомощно поднялаглаза, затем уставилась на кого-то сзади меня. Из-за моего левого плечапротянулась чья-то рука и положила перед ней монету. Женщина досталажетон. Мужчина, стоявший за мной, взял жетон, опустил
его в автомат ипрошел.
- Дайте мне жетон, - потребовал я. Другие отталкивали меня. Ини слова извинения. Вот они, первые следствия
невидимости. Люди вполном смысле слова смотрели на меня как на пустое место. Однако вскорея ощутил и преимущества своего положения. Я зашел за стойку и попростувзял жетон, не заплатив. Так как я невидим, никто
меня не остановил.Сунув жетон в прорезь автомата, я вошел в сад. Вопреки ожиданиям,прогулка не принесла мне успокоения. Нахлынула какая-то необъяснимаяхандра и отбила охоту любоваться кактусами. На обратном пути я прижалпалец к торчащей колючке; выступила капля крови. Кактус по крайней мерееще признавал мое существование. Но лишь для того, чтобы больноуколоть. Я вернулся к себе. Дом был полон книг, но сейчас они меня непривлекали. Я растянулся на узкой кровати и включил тонизатор в надеждепобороть овладевшую мной апатию. Невидимость...
Собственно, это ерунда,твердил я себе. Мне и раньше не приходилось полностью зависеть отдругих. Иначе как бы я вообще был осужден за равнодушие к ближним? Такчто же мне надо от них сейчас? Пускай себе не обращают на менявнимания! Мне это только на пользу. Начать с того, что меня ожидаетгодичный отдых от работы. Невидимки не работают. Да и как они могутработать? Кто обратится к невидимому врачу, или наймет невидимогоадвоката, или передаст документ невидимому служащему? Итак, никакойработы. Правда, и никакого дохода, что вполне естественно. Зато не надоплатить за квартиру - кто будет брать плату с невидимых постояльцев? Ктому же невидимки могут ходить куда им заблагорассудится бесплатно.Разве я не доказал это недавно в Висячем саду? Невидимость -замечательная шутка над обществом, заключил я. Выходит, меня приговорили всего-навсего к годичному отдыху. Не сомневаюсь, что
получуот этого массу удовольствия. Однако не следовало забывать о реальных неудобствах. В первый же вечер после приговора я отправился в лучшийресторан города в надежде заказать самую изысканную еду, обед изнескольких десятков блюд, а затем исчезнуть в момент, когда официантподаст счет. Не тут-то было. Мне не удалось даже сесть. Битых полчаса ястоял в холле, беспомощно наблюдая за метрдотелем, который сбезучастным видом то и дело проходил мимо меня. Совершенно ясно,чтодля него это привычная картина. Если даже я сяду за столик, это
ничегоне даст - официант просто не примет мой заказ. Можно, конечно,отправиться на кухню и угоститься, чем душа пожелает. При желании мненичего не стоит нарушить работу ресторана. Впрочем, как раз этогоделать не следует. У общества свои меры защиты от невидимок.Разумеется, никакой прямой расплаты, никакого намеренного отпора. Но вчем обвинить повара, если тот ненароком плеснет кипяток на стену, незаметив стоящего там человека? Невидимость есть невидимость, это палкао двух концах. И я покинул ресторан. Пришлось довольствоватьсякафе-авто>матом поблизости, после чего я взял такси и поехал домой.Хорошо хоть, что машины, как и кактусы, не отличали
подобных мне.Однако вряд ли одного их общества на протяжении года будет достаточно.Спалось мне плохо. Второй день невидимости был днем дальнейшихиспытаний и открытий. Я отправился на дальнюю прогулку,предусмотрительн>о решив не сходить с тротуара. Мне часто доводилось слышать о мальчишках, с наслаждением наезжающих на тех, кто
несетклеймо невидимости на лбу. Их даже не наказывали за это. Такого рода опасности умышленно создавались для таких, как я. Я шагал по улицам, итолпа передо мной расступалась. Я рассекал толчею, как скальпель живуюплоть. В полдень мне повстречался первый товарищ по несчастью -высокий, плотно сбитый мужчина средних лет, преисполненный достоинства,печать позора на выпуклом лбу. Наши глаза встретились лишь на миг,после чего он, не останавливаясь, проследовал дальше. Невидимка,естественно, не может видеть себе подобных. Меня это только
позабавило.Я пока еще смаковал новизну такого образа жизни. И никакоепренебрежение не могло меня задеть. Пока не могло. На третьей неделе я заболел. Недомогание началось слихорадки, затем появились резь в животе, тошнота и другие угрожающиесимптомы. К полуночи мне стало казаться, что смерть близка. Колики былиневыносимы;еле дотащившись до ванной, я заметил в зеркале своеотражение -перекосившееся от боли, позеленевшее, покрытое капелькамипота лицо. На бледном лбу маяком пылало клеймо невидимости. Долгоевремя я лежал на кафельном полу, безвольно впитывая в себя его холод,прежде чем в голову мне пришла страшная мысль: что, если этоаппендицит?! Воспалившийся, готовый прорваться аппендикс? Ясно одно:необходим врач. Телефон был покрыт пылью. Никто не удосужился егоотключить, но после приговора я никому не звонил и никто не смелзвонить мне. Умышленный звонок
невидимке карается невидимостью. Друзья- во всяком случае, те, кто считался моими друзьями, - остались впрошлом. Я схватил трубку, лихорадочно тыкая пальцем в кнопки. Зажегсяэкран, послышался голос справочного робота.
- С кем желаете беседовать,сэр?
- С врачом, - едва вымолвил я.
- Ясно, сэр. Вкрадчивые, ничего незначащие слова. Роботу не
грозила невидимость, поэтому он могразговаривать со мной. Вновь зажегся экран и раздался заботливый голосврача: - Что вас беспокоит?
- Боль в
животе. Возможно, аппендицит.
- Мыпришлем человека через... Врач
осекся. Промах с моей стороны: не надобыло показывать ему свое
сведенное судорогой лицо. Его глазаостановились на клейме, и экран
потемнел с такой быстротой, словно япротянул врачу для поцелуя
прокаженную руку.
- Доктор... - простонал я,но экран был пуст. Я в отчаянии закрыл лицо руками. Это уже чересчур. Акак же клятва
Гиппократа? Неужели врач не придет на помощь страждущему?Но Гиппократ ничего не знал о невидимках, тогда как в нашем обществеврачу запрещено оказывать помощь человеку с клеймом невидимости. Для общества в целом меня попросту не существовало. Врач не может поставитьдиагноз и лечить несуществующего человека. Я был предоставлен сам себе.Это одна из наименее привлекательных сторон невидимости. Вы можетебеспрепятственно войти в женское отделение бани, если пожелаете, но икорчиться от боли вы будете равно беспрепятственно. Одно вытекает издругого. И если у вас случится прободение аппендикса, - что ж, этопослужит предостережением другим, которые могут пойти вашим преступнымпутем. К счастью, со мной этого не произошло. Я выжил, хотя мне былоочень худо. Человек может
выдержать год без общения с себе подобными.Может ездить в автоматических такси и питаться в кафе-автоматах. Но автоматических врачей нет. Впервые в жизни я почувствовал себя изгоем.К заболевшему заключенному в тюрьме приходит врач. Мое же преступлениенедостаточно серьезно, за него не полагается тюрьма, и ни один врач нестанет
облегчать мои страдания. Это несправедливо! Я проклинал тех, кто придумал такую изощренную кару. Изо дня в день я встречал рассвет в таком же одиночестве, как Робинзон Крузо на своем необитаемом острове.И это в городе, где жило двенадцать миллионов душ! Как описать частые смены настроения и непостоянствоповедения за те месяцы? Бывали периоды, когда невидимость казалась мне величайшей радостью, утехой, бесценным сокровищем. В такие сумасшедшиемоменты я упивался свободой от всех и всяческих правил, опутывающихобыкновенного
человека. Я крал. Я входил в магазин и брал, что хотел, а трусливые торговцы не смели помешать мне или позвать на помощь. Знай я,что государство возмещает подобные убытки, воровство приносило бы мне меньше удовольствия. Но я об этом не знал и продолжал воровать. Я подсматривал. Я входил в гостиницы и шел по коридору, открывая наугаддвери. Некоторые комнаты были пусты. В некоторых были люди.Богоподобный, я наблюдал за всем, что происходило вокруг. Дух мой ожесточился. Пренебрежение обществом - преступление, за которое меняпокарали невидимостью, -достигло небывалых размеров. Я стоял напустынных улицах под дождем и поливал бранью блестящие лики вознесшихсяк небу зданий.
- Кому вы нужны? - ревел я.
- Не мне! Ну кому вы нужны?!Я смеялся, издевался, бранился. Это был некий вид безумия, вызванный,полагаю, одиночеством. Я врывался в театры, где, развалясь в креслах,сидели любители развлечений, пригвожденные к месту мельтешащимитрехмерными образами, и принимался выделывать дурацкие антраша впроходах. Никто не шикал на
меня, никто не ворчал. Светящееся клеймо намоем лбу помогало им держать свое недовольство при себе. То были безумные моменты, славные моменты, великие моменты, когда я исполиномшествовал среди праха земного и
каждая моя пора источала презрение. Да,сумасшедшие моменты, признаю открыто. От человека, который несколько месяцев поневоле ходит невидимым, трудно ждать душевного равновесия.Впрочем, правильно ли было называть такие моменты безумными? Скорее я испытывал состояние глубокой депрессии. Маятник нессяголовокружительно. Дни, когда я чувствовал лишь презрение ко всем идиотам, которых видел вокруг, сменялись днями невыносимой тяжести. Я бродил по бесконечным улицам, простаивал под изящными аркадами, несводил глаз с серых полос шоссе, где яркими
штрихами стремительнопроносились автомобили. И даже нищие не подходили ко мне. А вам известно, что среди нас есть нищие, в наш-то просвещенный век? Раньше я этого не знал. Теперь же долгие прогулки привели меня в
трущобы, где исчез внешний лоск, где опустившиеся старики с шаркающей походкойпросили подаяния. У меня не просил никто. Однажды ко мне приблизилсяслепой.
- Ради всего святого, - взмолился он, - помогите купить новыеглаза... Первые слова, обращенные ко мне за многие месяцы!
Я полез вкарман за деньгами, готовый отдать ему в благодарность все, что у меняесть. Почему нет? Что мне деньги? Я могу в любой момент взять их гдеугодно. Но не успел я достать монеты, как какая-то уродливая фигура,отчаянно перебирая костылями, втерлась между нами. Я услышал сказанноешепотом слово "Невидимый", и вот уже оба заковыляли прочь от меня,словно перепуганные крабы. А я оставался на месте, глупо сжимая деньгив кулаке. Даже нищие... Дьяволы! Придумать такую пытку! Так я снова смягчился. Куда девалась моя надменность! Я остро чувствовал свое одиночество. Кто мог обвинить меня тогда в холодности? Я размяк, я был готов впитывать каждое слово, каждый жест, каждую улыбку,патетически жаждал прикосновения чужой руки. Шел шестой месяц моей
невидимости.Теперь я ненавидел ее страстно. Все радости, которые она сулила,оказались на поверку пустыми, а муки невыносимыми. Я не знал, сумею ли вытерпеть оставшиеся полгода. Поверьте, в то тяжкое время мысль о самоубийстве не раз приходила мне в голову. И наконец я совершил
глупыйпоступок. Как-то раз во время бесконечных прогулок мне навстречу попался другой Невидимый, третий или четвертый за все шесть месяцев.Как уже не раз бывало с другими, наши взгляды на миг настороженно скрестились; затем он опустил глаза и обошел меня. Это был стройный узколицый молодой мужчина, не старше сорока, с
взъерошенными каштановыми волосами. У него был вид ученого, и я еще удивился - что же он такое совершил, чтобы заслужить невидимость. Мною овладело желание догнать его и расспросить, узнать его имя, и заговорить
с ним, и обнятьего. Все это строжайше запрещено. С Невидимым нельзя иметь никаких дел- даже другому Невидимому. Особенно другому Невидимому. Общество отнюдь не заинтересовано в возникновении каких-либо тайных связей среди своих отверженных. Мне это было известно. Но, несмотря ни на что, я повернулся и пошел следом за ним. На протяжении трех кварталов я держался шагах в пятидесяти позади. Повсюду, казалось, сновали роботы-ищейки; они мгновенно засекали любое нарушение своими чуткими приборами, и я не смел ничего предпринять. Но вот он свернул в боковую улочку, серую от пыли пятисотлетней давности, и побрел ленивым шагом никуда не спешащего Невидимки. Я поравнялся с ним.
- Постойте,-негромко сказал я.
- Здесь нас никто не увидит. Мы можем поговорить.Мое имя... Он круто повернулся, охваченный неописуемым
ужасом. Его лицопобелело. Какую-то секунду он не сводил с меня глаз, затем рванулсявперед. Я загородил ему путь.
- Погодите. Не бойтесь.Пожалуйста... Он попытался вырваться, но я опустил руку ему на плечо, и он судорожно дернулся, стряхивая ее.
- Хоть слово... - взмолился я. Ни слова. Ни даже глухого "Оставьте меня в покое!" Он обогнул меня, побежал
попустой улице, и вскоре топот его ног затих за углом. Я смотрел ему вслед и чувствовал, как нарастает внутри меня
всепоглощающее одиночество. Потом пришел страх. Он не нарушил закон, а я... я увидел его. Следовательно, я подлежал наказанию, возможно,продлению срока невидимости. По счастью, вблизи не было ни одного робота-ищейки.Повернувшис>ь, я зашагал вниз по улице, стараясь успокоиться. Постепенноя сумел взять себя в руки. И тут понял, что совершил непростительныйпоступок. Меня обеспокоила глупость собственной выходки и, еще более,ее сентиментальность. Так панически потянуться к другому Невидимому,открыто признать свое одиночество, свою нужду - нет! Это означало победу общества. С этим я смириться не мог. Случайно я вновь оказалсяоколо сада кактусов. Я поднялся наверх, схватил жетон и вошел внутрь.Некоторое время я внимательно смотрел по сторонам, прежде
чем мой взгляд остановился на гигантском, восьми футов высотой, уродливо изогнутом кактусе, настоящем колючем чудовище. Я вырвал его из горшка ипринялся ломать и рвать на части; тысячи игл впились в мои
руки.Прохожие делали вид, будто ничего не замечают. Скривившись от боли, скровоточащими ладонями, я спустился вниз, снова одетый в маскунеприступности, за которой скрывалось одиночество. Так прошел восьмоймесяц, девятый, десятый... Весна сменилась мягким летом, лето перешло в ясную осень, осень уступила место зиме с регулярными
снегопадами, досих пор разрешенными из соображений эстетики. Но вот и зима кончилась.На деревьях в парках появились зеленые почки. Синоптики устраивали дождь трижды в день. Срок моего наказания близился к концу. В
последние месяцы невидимости я жил словно в оцепенении. Тянулись дни, похожие друг на друга. Однообразие существования привело к тому, что мой истощенный мозг отказывался переваривать прочитанное. Читал
я судорожно, но неразборчиво, брал все, что попадалось под руку:сегодня труды Аристотеля, завтра библию, еще через день - учебник механики...Но стоило мне перевернуть страницу, как содержание предыдущей бесследноускользало из памяти. Признаться, я перестал следить за ходом времени.В день окончания срока я находился у себя в комнате, лениво листая книгу, когда в дверь позвонили. Мне не звонили ровно год. Я почти забыл, что это такое - звонок. Тем не менее я открыл дверь. Передо мнойстояли представители закона. Не говоря ни слова, они
сломали печать,крепящую знак невидимости к моему лбу. Эмблема упала и разбилась.
-Приветствуем тебя, гражданин, - сказали они мне. Я медленно
кивнул.
-Да. И я приветствую вас. - Сегодня одиннадцатое мая 2105 года. Твойсрок кончился. Ты отдал долг и возвращен обществу.
- Спасибо. Да.
-Пойдем, выпьем с нами.
- Я бы предпочел воздержаться.
- Это традиция.Пойдем. И я отправился с ними. Мой лоб казался мне странно оголенным; в зеркале на месте эмблемы виднелось бледное пятно. Меня отвели вблиз лежащий бар и угостили эрзац-виски, плохо очищенным, крепким.Бармен дружески мне ухмыльнулся, а сосед за стойкой хлопнул меня поплечу и поинтересовался на кого я собираюсь ставить в завтрашнихреактивных гонках. Я ответил, что не имею ни малейшего понятия.
- Всамом деле? Я за Келсо. Четыре против одного, но у него мощнейшийспурт.
- К сожалению, я не разбираюсь.
- Его какое-то время здесь небыло, - негромко сказал государственный служащий. Эвфемизм был недвусмыслен. Мой сосед кинул взгляд на бледное пятно на моем лбу и тоже предложил выпить. Я согласился, хотя успел почувствовать
действие первой порции. Итак, я перестал быть изгоем. Меня видели. Однако я не посмел отказаться - это могут истолковать как проявление холодности.Пять проявлений недружелюбия грозили пятью годами невидимости. Я приучил себя к смирению. Возвращение к прежней жизни вызвало множество неловких ситуаций. Встречи со старыми друзьями возобновление былых знакомств...Я находился в изгнании год, хотя и не сменил места жительства и возвращение далось мне не легко. Естественно, никто не упоминал оневидимости. К ней относились как к несчастью, о котором лучше невспоминать. В глубине души я называл это ханжеством, но делал вид, что так и должно быть.
Безусловно, все старались пощадить мои чувства.Разве говорят тяжелобольному, что он долго не протянет? И разве говорят человеку,престарелого отца которого ждет эвтаназия: "Что ж, все равно он вот-вот преставится"? Нет. Конечно, нет. Так в нашем совместноразделяемом опыте образовалась эта дыра, эта пустота, этот провал. Мне трудно было поддерживать беседу с друзьями, особенно если учесть, что я выпал из курса современных событий; мне трудно было приспособиться.Трудно. Но я не отчаивался, ибо более не был тем равнодушным и надменным человеком, каким был до наказания. Самая жестокая из школ научила меня смирению.Теперь я то и дело замечал на улицах невидимок;встреч с ними нельзя было избежать. Но, наученный горьким опытом, я быстро отводил взгляд в
сторону, словно наткнувшись на некое мерзкое,источавшее гной чудовище из потустороннего мира. Однако истинный смысл моего наказания дошел до меня на четвертый месяц нормальной жизни. Я находился неподалеку от Городской Башни, возвращаясь домой со своей старой работы в архиве
муниципалитета, как вдруг кто-то из толпысхватил меня за руку.
-Пожалуйста, - раздался негромкий голос.
-Подождите минуту. Не бойтесь.Я поднял удивленный взгляд - обычно внашем городе незнакомые не обращаются друг к другу. И увидел пылающуюэмблему невидимости. Тут я узнал его - стройного юношу, к которому я подошел более полугода назад на пустынной улице. У него был изможденный вид, глаза приобрели безумный блеск, в каштановых волосах появилась седина. Тогда, вероятно, его срок только начинался. Сейчас он, должнобыть, отбывал последние недели. Он сжал мою руку. Я задрожал. На сейраз мы с ним находились не на пустынной улице. Это была самаяоживленная площадь города. Я вырвался из его цепких рук и сделал шагназад.
- Не уходите! - закричал он.
-Неужели вы не сжалитесь надомной? Ведь вы сами были на моем месте! Я сделал еще один нерешительныйшаг - и вспомнил, как сам взывал к нему, как молил не отвергать меня.Вспомнил собственное страшное одиночество. Еще один шаг назад.
- Трус!- выкрикнул он.
- Заговори со мной! Заговори со мной, трус! Это оказалось выше моих сил. Я более не мог оставаться равнодушным. Слезы неожиданно брызнули у меня из глаз, и я повернулся к нему, протягиваяруку к его тонкому запястью. Прикосновение словно пронзило его током.Мгновением позже я сжимал несчастного в объятьях, стараясь успокоить,облегчить его страдания. Вокруг нас сомкнулись роботы-ищейки. Его оттащили. Меня взяли под стражу и снова будут судить: на сей раз не захолодность - за отзывчивость. Возможно, они найдут смягчающие обстоятельства и освободят меня. Возможно, нет. Все равно. Если меня приговорят, я с гордостью понесу свою невидимость.
На основі розповіді знято фільм всього 37 хв..дуже раджу подивитись, називається "По контуру лица"Комментировать
|
